Когда источником идентичности становится консенсус, возникший во время
обсуждения в кругу случайных «друзей» на страницах социальных сетей,
сиюминутное может взять верх над чем-то очень важным.
Г. Киссинджер
В российском видении военной безопасности важно определить роль,
которую мы отводим (если отводим) «большому СНГ…».
А. Торкунов, ректор МГИМО(У)
- Кибервойна – противостояние в сети Интернет, направленное, в первую очередь, на выведение из строя компьютерных систем госорганов страны-противника, а также систем ее критических отраслей инфраструктуры.
- Межгосударственные отношения и политическое противостояние часто находит продолжение в интернете в виде кибервойны: вандализме, пропаганде, шпионаже и непосредственных атаках на компьютерные системы и серверы.
- Эксперты выделяют несколько видов атак в глобальной сети Интернет: вандализм, пропаганда, сбор информации, отказ сервиса, вмешательство в работу оборудования, а также атаки на узлы инфраструктуры.
- · Вандализм – использование интернета для порчи web-страниц, замены контента оскорбительными или пропагандистскими картинками.
- · Пропаганда – рассылка сообщений пропагандистского характера.
- · Сбор информации – взлом частных страниц или серверов для сбора секретной информации или ее замены на фальшивую, полезную другому государству.
- · Отказ сервиса – атаки на компьютерные системы, направленные на дестабилизацию работы атакованного сайта или компьютера.
- · Вмешательства в работу оборудования – атаки на компьютеры, контролирующие работу гражданского или военного оборудования, что приводит к его отключению или поломке.
- · Атаки на узлы инфраструктуры – атаки на компьютеры, обеспечивающие жизнедеятельность городов, их инфраструктуры, таких как телефонные системы, системы водоснабжения, электроэнергетика, пожарная охрана или транспорт.
Кибер война – противостояние в сети Интернет, направленное, в первую очередь, на выведение из строя компьютерных систем госорганов страны-противника, а также систем ее критических отраслей инфраструктуры.
Межгосударственные отношения и политическое противостояние часто находит продолжение в интернете в виде кибер войны: вандализме, пропаганде, шпионаже и непосредственных атаках на компьютерные системы и серверы.
Эксперты выделяют несколько видов атак в глобальной сети Интернет: вандализм, пропаганда, сбор информации, отказ сервиса, вмешательство в работу оборудования, а также атаки на узлы инфраструктуры.
· Вандализм – использование интернета для порчи web-страниц, замены контента оскорбительными или пропагандистскими картинками.
· Пропаганда – рассылка сообщений пропагандистского характера.
· Сбор информации – взлом частных страниц или серверов для сбора секретной информации или ее замены на фальшивую, полезную другому государству.
· Отказ сервиса – атаки на компьютерные системы, направленные на дестабилизацию работы атакованного сайта или компьютера.
· Вмешательства в работу оборудования – атаки на компьютеры, контролирующие работу гражданского или военного оборудования, что приводит к его отключению или поломке.
· Атаки на узлы инфраструктуры – атаки на компьютеры, обеспечивающие жизнедеятельность городов, их инфраструктуры, таких как телефонные системы, системы водоснабжения, электроэнергетика, пожарная охрана или транспорт.
Армия США создает подразделение специалистов по кибер войне.
Неизвестно, каким кибер оружием обладают США, ясно лишь то, что Пентагон реализует кибер стратегию.
Кибер военные возможности американской армии активно расширяются. В октябре 2013 года Пентагон сформировал две группы экспертов по кибервойне. Год назад их уже было десять, а сейчас стало 32. В 2014 году руководство сформировало специальное кибер военное подразделение, то есть первое отдельное управление после создания Командования специальных операций в 1987 году.
Пока что о кибер стратегии Пентагона по большей части ничего не известно. Журналист Politico Дэнни Винк попытался выяснить, какое именно кибероружие имеется у него в распоряжении, однако так и не смог получить точный ответ:
«Американское кибероружие окружено завесой тайны, примерно как в начале ядерной программы. Существует большой интерес, но очень мало публичной информации. Секретность — это часть концепции: кибератака эффективна лишь в том случае, если врагу о ней неизвестно. Чем больше правительство говорит о своем арсенале, тем легче будет так называемым врагам защититься».
Сетецентрическая война (СЦВ) и кибер война (КВ) – концепции, ставшие реальностью в XXI веке, хотя до сих пор нет общего понимания и согласия среди зарубежных и российских экспертов. По мнению некоторых из них, США уже «… адаптировали свои вооруженные силы к ведению сетецентрических войн», что требует безусловного доминирования в кибер пространстве. По оценке Н. Новикова, МО США используют более 7 миллионов компьютеров, соединенных через 15 тысяч сетей, а также через 20 тыс. коммерческих сетей. Таким образом военные возможности, прежде всего в области управления, определяются в решающей степени общим состоянием технологической базы и информатики в обществе и государстве.
Оставляя «за скобками» рассуждения о технологических особенностях СЦВ и КВ (о которых подробнее можно прочитать в материалах Центра военно-политических исследований на сайте http://eurasian-defence.ru), представляется важным рассмотреть взаимосвязь между ВКО Евразии и этими новыми концепциями вооруженной борьбы. Изначально важно сказать, что евразийская интеграция в военно-политической области вообще и в ВКО в частности, становится во втором десятилетии объективной потребностью государств Евразии в силу радикальных изменений происходящих в военных доктринах и военном искусстве государств. Прежде всего речь идет, конечно, о главной области военного искусства – военной стратегии, но не только. В оперативном искусстве, и тактике за последние десятилетия произошли принципиальные перемены, которые требуют от государств радикального пересмотра прежних военных доктрин и критической переоценки всего спектра областей военного искусства. По сути дела сегодня речь идет уже о появлении нового военного искусства, когда прежние оценки, опыт и знания требуют радикального пересмотра, либо даже отказа от прежних взглядов. В первую очередь в области военно-политического управления, вооружениями и управления стратегическими наступательными и оборонительными войсками. Достаточно сказать, что в последние годы фактически отпала необходимость в массированном использовании сухопутных войск, когда армии воевавших сторон насчитывали миллионы человек, а численность танков и самолетов измерялась десятками тысяч.
В силу разного рода причин все труднее становится отделить военную безопасность одного государства региона от других государств, что неизбежно ведет к региональной военно-политической интеграции. Примером тому являются блоки и военно-политические союзы, прежде всего Североатлантический блок, который стал ярким примером не только военно-политической интеграции, но и фактически стимулировал интеграцию в рамках Евросоюза. В этом смысле ОВД также являлся закономерным примером региональной военно-политической интеграции.
До информационно-коммуникационного этапа военно-технической революции, однако, речь шла об объединении усилий государств одного региона (например, Северной Атлантики или Центральной и Восточной Европы). В 90-е годы ХХ века обозначилась тенденция перехода от объединения управления к единству управления. Кроме того, отчетливо стала просматриваться тенденция выхода за пределы региона зоны ответственности и функций единого управления в блоке, т.е. расширения его пространственного охвата. Так, блок НАТО в короткие сроки превратился из региональной в глобальную организацию, управляемую (не всегда, правда, эффективно) из единого центра с фактической передачей полномочий.
Эта изменения затронули прежде всего те виды вооруженных сил, которые зависели от этих двух факторов – стремительного развития информатики и связи, и расширении пространственного охвата до космоса и киберпространства. Речь идет о системах ПВО и ПРО, которые по сути носят глобальный характер. Даже если районы дислокации противоракет ограничены, пространство (воздушно-космическое и информационное) выходит далеко за пределы национальных территорий.
С геополитической точки зрения, формирование в Евразии двух центров военной силы – США и Китая – также требует серьезной переоценки военных доктрин и основных положений военного искусства. И не только России и других постсоветских государств, но и западноевропейских стран, чьи военные доктрины интегрированы в военную доктрину НАТО, а по сути США, и не оставляют странам Евросоюза ни малейшей возможности для самостоятельного принятия военно-политических решений. Новая геополитическая расстановка военных сил формирует недвусмысленную альтернативу возможному доминированию США и Китая – создание евразийского военного центра силы. Прежде всего в области ВКО региона.
Во втором десятилетии, таким образом, мы оказались на пороге не только нового этапа военно-технической революции, но и нового этапа в развитии военной науки и военного искусства. А, главное, нового этапа евразийской интеграции, способного привести к созданию нового центра силы и обеспечить региональную безопасность континента. В этом смысле понятие «безопасность» становится такой же ценностью для всей Евразии, как и для стран Евросоюза.
Простой пример. Создание региональных систем ПРО США (с перспективой глобальной ПРО) неизбежно ставят по-новому проблему ВКО не только стран ОДКБ, но и других евразийских государств. Не случайно поэтому на Ашхабадском саммите глав государств в декабре 2012 года речь шла уже не столько об экономических проектах, сколько о создании Объединенной системы противовоздушной обороны (ОС ПВО) государств СНГ, для чего был не только создан специальный координационный комитет, но и назначен его руководитель – бывший командующий ВКО России (а затем заместитель министра) О. Остапенко. Это означает, что уникальные свойства суверенитета – возможности ПВО – некоторые государства готовы делегировать наднациональному органу. В целом же, как уже говорилось, эти решения соответствуют объективным тенденциям развития региональной безопасности, которые отчетливо просматриваются на примере эволюции НАТО.
Очевидно, что на этом государства не остановятся: неизбежно не только расширение ОС ПВО до ОС ПВО–ПРО, но и создание единой системы управления (а значит и делегирование полномочий), разработки общей концепции ВКО, планов военного строительства и т.д. И это тоже будет продолжением объективных тенденций.
За всеми этими проявлениями стоят объективные тенденции, практическая реализация которых приведет либо: 1) к созданию единой системы ВКО (и, соответственно, единой военной концепции ВКО, военной доктрины, координации планов военного строительства и т.д.) большинства стран Евразии; либо 2) если страны Евросоюза будут продолжать одностороннюю ориентацию на США, – к появлению не только двух полюсов силы – США и Китая, – но и двух доминирующих военных доктрин, групп интересов и стратегии, которые оставят евразийским (в т.ч. европейским) государствам второстепенную роль исполнителей чужой воли.
Эти два центра силы, две стратегии, два государства – США и Китай – будут неизбежно вынуждены договориться. В конечном счете, за счет других государств. В данном случае как европейских, так и азиатских – от Франции и России до Вьетнама, Филиппин, Кореи и др.
Кроме традиционных (политических и военных) факторов, влияющих на позицию этих двух доминирующих центров силы решающее значение будут иметь возможности в информационно-коммуникационной области, реализуемая прежде всего в системах ВКО. Очевидно что в случае, если удастся объединить ресурсы России, ведущих европейских стран, ряда стран Азии, региональная, евразийская система ВКО может быть создана. Это, безусловно, не только обеспечит безопасность этих стран, но и сохранит их суверенитет. В том числе и по отношению к использованию против инструментов «мягкой силы» и угроз воздушно-космического нападения.
Вот почему анализ современных информационно-управленческих концепций имеет не только военное, но и военно-политическое значение. Их измерение выходит далеко за пределы собственно военной политики.
Изменения в военных доктринах, всех областях военного искусства проявилось, прежде всего, в появлении таких новых концепций использования военной силы, как «сетецентрических», «информационных», «кибернетических» и пр. войн. Эти концепции связаны, как уже говорилось, с проявлением двух основных тенденций, которые стали иметь определенное значение еще в конце 90-х годов ХХ века.
Во-первых, с повышением роли систем обнаружения, боевого управления, связи и разведки, компьютерных и космических систем. Это, в частности, привело к качественному повышению эффективности ВВТ. Не только ядерных, но и обычных. Прежде всего, за счет резкого повышения точности, сокращения подлетного времени, возросших возможностей обнаружения и сопровождения целей, а в целом – «информвооруженности» ВВТ.
Во-вторых, с растущей уязвимостью этих сложных информационных систем к внешнему, в том числе враждебному, воздействию и (как всяких сложных систем) к ошибкам в программном обеспечении, техническим сбоям и «человеческому фактору». Особенно, если речь идет о сознательных военных операциях против информационных систем.
Таким образом, с одной стороны, быстрыми темпами росла боевая эффективность вооружений прежде всего за счет качества информационной вооруженности, а, с другой, росла уязвимость этих систем к внешнему воздействию и быстро совершенствовались способы такого воздействия. Сфера традиционного противоборства между наступательными и оборонительными системами была перенесена в киберпространство, т.е. превратилось в глобальную сферу противоборства.
В этой связи важно отметить ряд принципиально новых особенностей такого противоборства.
Первая особенность. Область информационного противоборства изначально глобальна и не может быть ограничена ни отдельным ТВД, ни временем, ни системой оружия или военной техники.
Вторая особенность. Эта область не поддается контролю или ограничению за исключением крайне редких случаев (например, ограничений по развертыванию РЛС), т.е. не может стать предметом договоренностей.
Третья особенность. Область информационного противоборства не имеет четких границ ни между формами использования («мягкой» или «жесткой») силы, ни между соответствующими средствами (СПП, например, выполнял в Ираке важную функцию управления).
Четвертая особенность. Информационные средства применительно к ВКО фактически являются как частью СЯС, так и средств собственно ВКО. Не только военные, но и гражданские технологии становятся критически важными для ВКО.
Эти особенности и изменения в конечном счете привели к пересмотру многих основополагающих взглядов на военное искусство и военное строительство в начале XXI века, «… воплотившись, – как отмечают эксперты, – в концепцию сетецентрической войны (в англоязычной транскрипции – Network Centric Warfare). На официальном уровне эта концепция впервые была признана в Национальной военной стратегии США в 2004 г., а затем положена в основу программы строительства американских вооруженных сил «Единая перспектива-2010». В долгосрочной перспективе эта система взглядов составляет ядро военно-технической политики США и НАТО на период до 2020 г.
Важно, что такая особенность информационных войн затрагивает все аспекты военной деятельности и все виды ВВТ, т.е. она по своей сути универсальна. Более того, успех или поражение в информационной войне рассматривается сегодня равнозначным успеху или поражению во всех боевых операциях и на всех ТВД. Как отмечает ветеран спецслужб Франции Ж.-Б. Пинатель, описывая специфику информационной войны, «…извечное соревнование между щитом и мечом сегодня стимулирует соперничество между возможностями координации и по передаче данных, с одной стороны, и дезинформации, постановки помех и кражи информации – с другой. «Кибервойна», «информационное противоборство», «сетевая война» – эти концепции развиваются и начинают затрагивать все аспекты военной деятельности:
– война командования и управления состоит в нанесении точечных ударов по центрам управления операциями противника. Применялась американцами, в частности, в Ираке, когда были нанесены удары ракетами «Томагавк» перед началом наземных боевых действий с войсками Саддама Хусейна;
– разведывательная война основана на способности накапливать и анализировать практически в реальном времени информацию на разных языках, собираемую при помощи людских ресурсов или перехватываемую электронными средствами;
– электронная война представляет собой потенциал доминирования в электронной сфере, постановки помех, перехвата и прослушивания связи противника при одновременной защите аналогичных собственных средств;
– компьютерные сетевые атаки (Computer Network Attacks), или «война хакеров». В ней используется внедрение вредоносного программного обеспечения в информационные системы противника;
– психологическая борьба, или Psyops (Psychological Operations), или «психологическая война», состоит использовании социальных информационных средств для дестабилизации положения населения и политических властей».
Как видно из перечня, приведенного Ж.-Б. Пинателем, информационная война распространяется на все вероятные военного уровни военного конфликта – от политического и военно-управленческого до элементной базы, которая составляет основу современной ВКО. И эта особенность особенно важна для всего процесса евразийской интеграции не только потому, что объединенной (а тем более единой) ВКО потребуется единая система киберзащиты. В более широком контексте потребуется единая информационная, даже идеологическая политика и высокая степень координации политических и общественных институтов. Собственно говоря, эти «гражданские» аспекты СЦВ и КВ приобретают все большее значение потому, что войны в XXI веке выигрываются в информационном пространстве еще до начала собственно огневого соприкосновения. Использование ВТО становится по сути завершающим этапом военной операции.
Впервые это отчетливо проявилось еще в ходе подготовки войны в Югославии, когда в НАТО (за 6 месяцев до операции) был создан специальный комитет, координирующий информационную политику. Отнюдь не случайно и то, что первыми целями при налете на Белград стали национальные СМИ и системы управления и связи. Позже, в ходе конфликтов в Ираке и в Ливии, и особенно в Сирии, эта информационная составляющая военной силы приобрела еще большее значение.
Провести грань между политическими (гражданскими) и военными системами управления современным государством и обществом невозможно. Сегодня уже нельзя выделить в связи с этим и какой-то отдельный вид или род Вооруженных сил, тип вооружений или военной техники, который мог бы функционировать без учета возможного воздействия «киберопераций». Даже средства РЭБ не могут в этой связи оказаться универсальными средствами противодействия, хотя бы потому, что они изначально не предназначались, например, для ведения пропагандистской, психологической или хакерской войны. Тем более они непригодны для влияния на общество и его институты.
Это следует иметь ввиду при реализации концепции ВКО, (которая входит далеко за рамки собственно ПВО или ПРО), средства которой могут изначально оказаться не способными противодействовать различным средствам информационного нападения. Тем более что сами такие средства уже не ограничены ядерными вооружениями и высокоточными неядерными средствами, а зачастую представляют собой вполне «безобидные» информационные ресурсы или общественные организации. В XXI веке СМИ и НКО могут быть использованы как средства ведения враждебных действий еще до начала формально военных операций.
Представления о СЦВ сегодня достаточно размыто. Сетецентрическая концепция нашла свое отражение в новой Национальной военной стратегии США, принятой в 2011 г.», – отмечает профессор А. Сиников. И далее: «С технологической точки зрения, как известно, основой концепции сетецентрических войн является представление пространства военных действий в виде связанной сети, состоящей из компонентов трех видов:
– сенсоры (силы и средства вскрытия и отслеживания состояния объектов противника);
– акторы (силы и средства огневого, радиоэлектронного и иного воздействия на вскрытые объекты);
– интеллектуальные информационно-управляющие элементы (силы и средства, реализующие функции управления сенсорами и акторами).
Как видно из этого перечня, все три компонента, составляющие потенциал СЦВ, относятся как к военным, так и гражданским компонентам. Кроме того все эти компоненты являются решающими компонентами и для ВКО, что неизбежно приводит к выводу о том, что интеграция ВКО невозможна без интеграции всех этих компонентов сетецентрической войны. Причем в ближайшей перспективе это будет справедливо уже для всех уровней политического и военного управлении. Так, в ходе войны в Ираке, сетецентрическое управление достигало батальонного звена. Думается, что в ближайшие годы это управление будет достигать уровня отдельного солдата, который превратится в самостоятельную боевую и управляемую единицу.
Важной особенностью СЦВ является ее сетевой, многократно дублированный характер. «… Все указанные компоненты, подчеркивает А. Сиников, – распределены (рассредоточены) в информационном и физическом пространстве так, что выход из строя какого-то сенсора, актора или информационно-управляющего элемента не нарушает работоспособности всей системы.
Модель сетецентрической системы иногда представляют в виде информационной решетки, на которую накладываются взаимно пересекающиеся сенсорная и боевая решетки».
Таким образом концепция сетецентрической войны предоставляет бесспорное преимущество такому государству (или коалиции государств), которое:
– во-первых, имеет технологическое превосходство в области информационных технологий самого широкого спектра. В этом смысле сегодня и в среднесрочной перспективе единственным государством, имеющим такое превосходство являются Соединенные Штаты. Китаю потребуется, как минимум, десятилетие, чтобы приблизиться к США. Остальным государствам включая Россию, потребуются титанические усилия, чтобы даже в будущем стать сопоставимыми с США. Это означает, что Вашингтон обладает уникальным конкурентным преимуществом перед другими государствами, которое будет им использовано в военно-политических целях. Отставание России в этой области является критическим и до сих пор по достоинству недооценивается. Это отставание не может быть ликвидировано технологическими заимствованиями. Хотим мы того или нет, но России нужна сверхпрограмма развития собственных информационных технологий на базе собственных достижений в фундаментальной науке. Только такая программа позволит избежать «догоняющей» модели развития информатики и предусмотреть «перескакивание» через этапы информационно-технологического развития. В ее основу может быть положена концепция создания ВКО, которая может «вытянуть» в том числе и гражданские сектора экономики;
– во-вторых, политическое, экономическое и финансовое положение США, в том числе и позиции американского доллара, предопределяются прежде всего технологическим превосходством США. В агрегированном виде оно заключается в том, что не только более 30% мировой наукоемкой продукции производится в США, но они являются сегодня и бесспорным технологическим лидером. Более того этот приоритет является главным политическим приоритетом США не случайно. Именно такое технологическое превосходство позволяет обеспечить превосходство в ВВТ и в создании самых современных концепций и их использования. Таких, как «Кибероперации», «информационная» или «сетецентрическая война». Иными словами финансовое и политическое превосходство США обеспечивается технологическим превосходством. Полагать, что контрмеры в области финансов или политики по отношению к США окажутся эффективными, без ликвидации такого технологического превосходства было бы неправильным. Вот почему эта задача должна быть сформулирована как важнейшая политическая задача, стоящая перед нацией;
– в-третьих, концепции информационных войн позволяют создать потенциал и предоставить возможность ведения любых войн в глобальном масштабе на любом театре ТВД, на любом пространстве – земле, воде, воздухе или в космосе. Для информационных систем нет границ или права государства на суверенитет, ликвидация которого и является одной из глобальных внешнеполитических целей США. Поэтому сохранение суверенитета тождественно достижению технологической сопоставимости с потенциалом США, что возможно в настоящее время только при широкой евразийской кооперации. В частности, в области ВКО.
Во многом эти тенденции прослеживались еще в 80-е годы ХХ века. Уже тогда было ясно, что растущая роль информационных систем, в частности, боевого управления, связи и разведки, с одной стороны, и принципиально новое качество высокоточного неядерного оружия, с другой, радикально изменяет представления не только о характере будущих войн и программ военного строительства, но и имеют далеко идущие военно-политические последствия. Этому, в частности, была посвящена докторская диссертация А.И. Подберезкина «Роль и значение систем боевого управления, связи и разведки в военной доктрине США», защищенная в Дипломатической Академии МИД РФ в 1989 году[11]. К сожалению в последние десятилетия СССР и Россия не только не ликвидировали отставание от США, но и оказались в окончательном разрыве с современными реалиями. Технологическое соревнование с США должно было стать сутью политической доктрины СССР и России, но так и не стало. Сегодня оно кажется уже бесперспективным, но необходимо, чтобы правящая элита страны смогла сформулировать такую политическую цель, сконцентрировать ресурсы, провести мобилизацию нации для ее решения.
Применительно к ВКО это имеет непосредственное значение. До недавнего времени с пространственной точки зрения выделялось четыре сферы – наземные операции, воздушное и морское пространство, а также космос. Сегодня к ним добавилось «пятое пространство» – информационное, или киберпространство. Первым прецедентом, наверное использования киберпространства в военных целях «в чистом виде» следует, возможно, признать использование Армией обороны Израиля в 2007 г. специально разработанного компьютерного червя (аналогичного секретной американской разработке «Suter» для прорыва системы ПВО Сирии в ходе операции «Фруктовый сад» (Хотя и до этого операции США в Югославии и Ираке демонстрировали качественно новые военные возможности информационных систем оружия и техники). Использование специализированного программного обеспечения позволило израильским ВВС, в частности, незамеченными преодолеть сравнительно современную и развитую систему ПВО Сирии и уничтожить объект, который эксперты связали с тайной ядерной программой. Многим более известно использование в 2010 г. червя «Stuxnet» для нарушения функционирования иранских ядерных исследовательских центров.
Первые два десятилетия XXI в., таким образом, отмечены постоянно растущей интенсивностью кибер атак и планомерным повышением уровня исходящей от них угрозы со смещением фокуса от информационных воздействий и хищения секретной информации в направлении прямого нарушения функционирования инфраструктуры противника. Причем не только военной, но и политической, общественной, экономической. Эту ситуацию российские исследователи описывают следующим образом: Всё это меняет характер будущих войн, главной особенностью которых является отсутствие необходимости в массовом применении войск на поле боя. Их призваны заменить аэромобильные части и силы специальных операций, обеспечивающие достижение и закрепление политических целей войны после нанесения ущерба критически важным объектам военной, экономической и политической инфраструктур государства обычными высокоточными средствами поражения или кибернетическим оружием. К таким выводам пришли как военные теоретики США и НАТО, так и специалисты армий южного пояса Евразии, в первую очередь Китая и Индии.
Развитие информационных средств превратило их со временем из средств обеспечения в самостоятельные виды и системы оружия, т.е. средства ведения войны. Что, естественно, не могло не повлиять на способы ведения военных операций и войн. Сказанное означает, что в классических военных доктринах ведущих государств произошла «тихая» информационная революция, осознать масштабы и последствия которой в полной мере еще только предстоит. Так, возможности ПВО-ПРО сегодня определяются сегодня прежде всего способностью обнаруживать и сопровождать цели, точностью наведения антиракет и т.д. Но в решающей степени эффективность ВКО зависит от системы управления и передачи информации на всех уровнях.
Именно эти качества сегодня стали решающими не только для ВКО, но всех Вооруженных Сил, а, главное, военно-политического руководства.
Более того, можно, неверное, говорить о том, что собственно использование ВС для оккупации территории теряет военный смысл. Уничтожение политического и военного руководства, инфраструктуры и нарушение управления ведет неизбежно к тому, что для закрепления результатов нападения с помощью высокоточных средств и информационных средств войны достаточно полицейских соединений. Если организованное сопротивление будет сломлено, а потенциал уничтожен, то организовать противодействие можно только ответными действиями и мерами информационной войны, в которых нападающая сторона имеет безусловное превосходство.
Кроме того информационное превосходство позволяет дезинформировать противника (особенно, если до начала военных действий будет дезориентировано общественное мнение и уничтожена национальная система ценностей), сломить отдельные очаги сопротивления, в конечном счете подчинить общество агрессору. Партизанские действия и личная инициатива в этом случае будут затруднены, если вообще возможны, именно в силу дезориентации общественного мнения и отсутствия четкой системы национальных ценностей. Именно разрушение национальной системы ценностей является главной целью информационной войны. Если этого удается добиться с помощью «мягкой силы», то разрушаются не только нормы морали в обществе, но и управление обществом и государством. Наступает неконтролируемый хаос, который неизбежно ведет к ослаблению и уничтожению государственных и общественных институтов, а в конечном счете всей системы управления государством, обществом, его институтами (включая ВС и конкретно систему управления войсками).
Соглашаясь с этим тезисом, становится понятно, почему, например, внешние оппоненты и внутренняя оппозиция так раздражены активностью РПЦ или патриотических партий и организаций. Как справедливо заметил А. Ципко, «речь… идет не столько о раздражении от политических инициатив нынешних иерархов РПЦ, сколько о раздражении от самого факта существования РПЦ как чуждого многим либералам мира, как облика другой… России». По большому счету речь идет о сломе национальной системы ценностей, разрушение национальных институтов управления и фактически управленческому хаосу, в котором легко, используя информационное превосходство, одержать политическую победу без привлечения в массовом порядке вооруженных сил.
Эти тенденции просматриваются уже сегодня. В частности, российские эксперты подчеркивают, что «… в ходе войн в Югославии и Ираке американское военное командование уже опробовало новую доктрину ведения боевых действий с воздействием по центрам, контролирующим его экономику, промышленное производство и транспорт. В этой доктрине использовалась теория Джона Бойда о действиях на опережение противника в области принятия и проведения им в жизнь решений на применение вооружённых сил (так называемый цикл НОРД – «наблюдение-ориентация-решение-действие»). Согласно этой теории одним из необходимых условий достижения успеха являются действия по разрушению командных пунктов противника всех уровней управления и линий связи с одновременной деморализацией войск и населения противника за счёт проведения психологических операций».
Очевидно, что создать неуязвимое информационное пространство и отдельности странам ОДКБ, а в целом Евразии, – невозможно. Собственно сегодняшняя реальность свидетельствует, что контролируя информационное пространство (как в случае с Югославией, Ираком или осетино-грузинским конфликтом), США способны не только к массовой дезинформации мирового общественного мнения и навязыванию соответствующих политических решений, но и к подготовке эффективных военных операций.
В кибер войне граница между шпионажем и военными действиями довольно туманна. Касательно заразившего иранские компьютеры вируса Stuxnet, стало известно, что о представляет собой американо-израильское творение, однако правительство может избежать ответственности, представив все как разведывательную, а не военную операцию.
Многие эксперты и политики считают, что кибервойне, как и в обычной войне, должны существовать свои правила. Этой осенью ряд сотрудников Пентагона и Конгресса обратились с призывом сформировать киберконвенцию — подобие женевской конвенции, но в сфере кибервойны. «Международному сообществу пора принять международные правила кибервойны», — пишут они в письме на имя госсекретаря Джона Керри.
Как полагает Джим Хаймс из комитета Конгресса по разведке и кибер безопасности, одна из проблем заключается в том, что мы не знаем, что представляет собой кибер война:
"Если Иран рушит сервер энерго компании во Флориде, это 5 000 долларов ущерба. Это преступление. Но что если таких серверов несколько, если сеть падает и гибнут люди? Мне кажется, что это уже военные действия. Но четко очерченных границ тут нет. Мы в ответ должны начать расследование ФБР и принять дипломатические меры? Нанести ответный киберудар? Или военный? Ясности нет. И в этом, как мне кажется, главная проблема.
Касательно заразившего иранские компьютеры вируса Stuxnet, стало известно, что он представляет собой американо-израильское творение, однако правительство может избежать ответственности, представив все как разведывательную, а не военную операцию."
Что не мешает США постоянно кричать о кибер атаках России и Китая.
Военное командование США считает, что аннексия Крыма Россией и последующее нарастание конфликта на востоке Украины — прямое следствие тщательно спланированной русскими военной операции, успешно проводимой с применением кибер-атак.
Последние события показывают, что информационные и гуманитарные войны между Россией и Западом переросли в кибер войну. Российское вторжение в киберпространство началось не сегодня. Достаточно вспомнить массированные кибер-нападения весной 2007 года на Эстонию и летом 2008 года на Грузию.
В связи с продолжающимся противостоянием между Россией и Украиной на саммите Североатлантического союза в Уэльсе (4-5 сентября 2014 года) была принята Углубленная политика кибер-защиты стран НАТО.
По оценке командующего войсками НАТО в Европе американского генерала Филипа Бридлава, аннексия Крыма Россией и военные действия на востоке Украине показали, что российское военное командование смогло эффективно использовать кибер-наступление в ходе проведения военной операции. Москве удалось уже на начальных стадиях российской интервенции в Крыму вывести из строя коммуникационные системы украинских войск на полуострове и на континентальной части Украины. Следует отметить, что компьютерная составляющая российских действий против Украины отличается своей невидимостью. События на Украине стали главным аргументом в пользу скорейшего принятия странами НАТО плана кибер защиты.
Принятый странами НАТО документ о «кибер войне» на самом деле представляет собой серьезную угрозу безопасности и миру.
Таким образом кибер пространство подпадает под действие статьи 5-й Североатлантического договора со всеми вытекающими последствиями. Страны НАТО теперь могут рассматривать любую атаку против своих информационных сетей как нападение на них в целом, и, следовательно, могут осуществлять права на индивидуальную или коллективную самооборону.
Смысл понятен — если иностранное государство совершит по отношению к Североатлантическому альянсу кибер-атаку, то тогда по отношению к нему могут быть применены меры воздействия, включая военные. Так НАТО вновь цинично демонстрирует всему миру, «что позволено Юпитеру, то не позволено быку». При этом забывая, что Соединенные Штаты, например, никогда не гнушаются кибер-атаками против любого из своих оппонентов, и спокойно шпионят за гражданским населением в рамках так называемой программы PRISM, разработанной Агентством Национальной безопасности (АНБ). АНБ имеет прямой доступ к серверам таких интернет-компаний, как Google, Yahoo, Facebook, Microsoft и многих других.
Помощник генерального секретаря НАТО по вопросам безопасности и новых вызовов Сорин Дукару (Sorin Ducaru), считает, что успешное противодействие кибер-атакам — это один из главных вызовов, которые бросает Североатлантическому альянсу меняющийся мир. По мнению Дукару, вполне допустимо, чтобы страны НАТО осуществляли «кибер-наступления» в отношении недружественных им стран.
Кибер война в пространстве интернета становится неким новым мифическим «Эльдорадо» для военных. Североатлантический альянс для обеспечения кибер-безопасности открыл в Эстонии центр противодействия агрессии в виртуальной среде. Страны НАТО постоянно проводят учения, на которых отрабатываются задачи по отражению кибер-атак на компьютерные сети госучреждений, а также оперативность и слаженность работы ее участников.
Похоже, что мы являемся свидетелями грандиозной конфронтации на кибер пространстве. В западной риторике доминирует идея, что это необходимо делать для того, чтобы защититься от сильного «русского врага».
Генерал Кейт Александер (Keith Alexander), экс-глава Агентства национальной безопасности США и руководитель Кибер командования США обвинил Россию во взломе базы данных американского банка J. P. Morgan Chase. Взлом произошёл в середине августа и привел к краже миллионов гигабайт закрытой информации. В частности, были похищены данные не только о клиентах банка, но и о его сотрудниках и руководителях. По мнению американского генерала, таким образом Кремль отомстил США за принятые санкции в отношении России.
Странно наблюдать как Вашингтон, уличенный в шпионаже за своими союзниками, пытается представить себя в виде невинной жертвы кибер-атаки, организованной враждебной державой.
США обвинили в кибер шпионаже и Китай. Пекин, по мнению американских спецслужб, продолжает воровать не только американские военные секреты, но и секреты европейских союзников, несмотря на то, что правительство США неоднократно выражало свой протест по данному вопросу.
Однако, как свидетельствуют документы, рассекреченные бывшим аналитиком АНБ и ЦРУ Эдвардом Сноуденом, США имеют «глаза и уши» в каждом доме, в том числе и у таких своих союзников, как Франция и Германия.
США на протяжении ряда лет прослушивали даже телефон канцлера Германии Ангелы Меркель. В середине июля этого года правительство Германии попросило резидента ЦРУ в посольстве США в Берлине покинуть территорию страны в связи с его предполагаемой причастностью к шпионской деятельности.
В интервью изданию Wired Magazine Эдвард Сноуден заявил, что АНБ имело в своем арсенале оружие, ориентированное на развязывание кибер-конфликтов. Это MasterMind. Сноуден сообщил, что это устройство полностью предназначено для кибервойн. MasterMind был создан для анализа сетевого трафика, обнаружения и предотвращения кибер-атак, направленных против Соединенных Штатов. Бывший аналитик ЦРУ и АНБ, в настоящее время находящийся в изгнании в России, также заявил, что MasterMind оснащен «автоматической наступательной функцией», действующей без вмешательства человека.
Среди военных аналитиков нет согласия в понимании концепции кибер войны. Так, например, Максим Пинард (Maxime Pinard), директор кибер-стратегии Института международных и стратегических отношений (IRIS) считает, что термин кибервойна нельзя идентифицировать с какой-то конкретной реальностью. Пинард признает само существование «кибер-атак», но это, по мнению ученого, не имеет никакого отношения к кибервойне, так как невозможно определить двух противоборствующих противников, стремящихся нанести друг другу военный и экономический урон. Французский исследователь также отмечает несоразмерность частого использования термина «кибер война».
«Кибер-атаки нам порой кажутся чем-то новым, хотя на самом деле это лишь проявление разновидности классических методов саботажа и разрушения вражеских коммуникаций», — отмечает Максим Пинард.
Короче говоря, это всего лишь цифровой шпионаж, основанный на заражении вирусом компьютерных систем. Однако это не умаляет его актуальности и веры в наступление эры новых войн — начала цифровой гонки вооружений. На сегодняшний дней главными действующими лицами на этом фронте является США и Китай.
Включение стран НАТО в программу создания углубленной кибер-защиты увеличивает риск возникновения «мировой кибер войны», выходящей за рамки существующих национальных оборонительных кибер-стратегий. Французский контр-адмирал Арно Кустийер (Arnaud Coustilli?re), занимающий пост начальника управления кибер обороны генштаба вооруженных сил утверждает, что "нейтрализация радара с помощью компьютера - намного лучше, чем то же действие с помощью ракеты".
В свою очередь, Максим Пинард уверен, что мир движется в направлении усиления милитаризации кибер пространства, где главным объектом нападения будут простые пользователи интернета.
Очевидна и взаимосвязь между информационной войной и возможностями для нанесения высокоточных операций. Эта взаимосвязь по существу означает, что концепции информационного воздействия являются прелюдией, частью концепции «сетецентрических» войн, а затем использования ВТО и последующей оккупации основных центров.
Другим следствием этой взаимосвязи является зависимость возможностей ВКО от информационных возможностей, которыми обладает агрессор. Причем не только военных, но и гражданских. Эта взаимосвязь превращается в зависимость, которую условно можно обозначить следующим образом.
В том числе и эффективную ВКО страны, региона или континента. Кроме того необходимы специальные – сетецентричные, многократно дублированные и защищенные от кибератак – органы государственного, военного и общественного управления.
Некоторые действия США наводят на эти размышления. Так, США оперативно среагировали на новые возможности, создав в 2009 г. на базе АНБ и подразделений ВВС специализированного киберкомандования (USCyberCommand). Практически сразу аналогичные структуры стали появляться и в других государствах. Но это лишь частное проявление общей закономерности.
Формальной миссией киберкомандования США является планирование и координация действий по защите информационных сетей Министерства обороны, а также, в особых случаях, проведение полномасштабных военных операций в киберпространстве. Отметим, что обязанности по защите гражданской инфраструктуры в США возложены на Министерство внутренней безопасности и Агентство национальной безопасности, что создает некоторую путаницу. Киберкомандование США не выполняет задачи по обороне сравнительно уязвимой информационной инфраструктуры страны (ее компоненты – системы управления сетями энергоснабжения, транспортом, информационные сети финансовых организаций и т.п.), концентрируясь на обороне только и исключительно элементов военной инфраструктуры. Частично раскрытая в июле 2011 г. стратегия операций в киберпространстве, кроме подтверждения заявлений о намерении охранять информационные сети Министерства обороны, содержит также программное заявление о признании киберпространства доступным для ведения боевых действий наравне с землей, морем, воздухом и космосом. Но наряду с этим в описываемом программном документе содержится тревожащее заявление о допустимости ответа на кибератаки всеми необходимыми средствами, включая прямые силовые воздействия вплоть до проведения военных операций.
Таким образом, создается по сути дела новый тип наступательного оружия, которое может быть использовано на самых ранних стадиях военного конфликта. Не представляет сомнений, что США обладают физической возможностью по нарушению функционирования глобальных информационных сетей, даже если эта возможность и не обозначена законодательно. Можно предположить, что крайней мерой в кибервойне, сравнимой с использованием тактики выжженной земли в реальном мире, может стать физическое уничтожение информационно-коммуникационной инфраструктуры, если это будет отвечать принципам обеспечения безопасности государства. Прежде всего с помощью высокоточного оружия, которое в массовых масштабах появляется уже сегодня.
Сегодня наблюдается очевидная параллель в развитии трех важнейших технологических направлений военного строительства в США:
– совершенствование ВТО и развертывание неядерного стратегического потенциала;
– создание глобальной системы ПВО-ПРО;
– создание информационных ресурсов для ведения СЦВ и КВ.
Эта направления очевидно синхронизируются и составляют вместе единый «наступательно-оборонительный информационный» комплекс. Соответственно, рассматривать те или иные действия необходимо в этом контексте. Вот как охарактеризовал эти угрозы Генеральный конструктор Системы ПРН Сергей Федотович Боев в недавнем интервью: «Нельзя не учитывать, что состав военных угроз безопасности нашей страны в настоящее время существенно изменился. В первую очередь это связано с тем, что у вероятного противника появились или находятся на завершающей стадии разработки стратегические системы высокоточного оружия - БР с управляемыми боевыми блоками, стратегические крылатые ракеты (СКР), гиперзвуковые летательные аппараты (ГЗЛА), которые по уровню прогнозируемого ущерба и влиянию на стратегическую стабильность становятся сопоставимыми с ракетно-ядерным оружием. В этих условиях информационная составляющая системы ВКО должна приобрести новое качество – кроме задач предупреждения о ракетном нападении, она должна быть способной решать задачу предупреждения высшего руководства страны о массированном применении СКР и ГЗЛА, в том числе в условиях усложнения целевой и помеховой обстановки в зонах действия информационных средств РКО. Здесь будет очень полезен опыт, который накоплен нами при создании загоризонтных РЛС. Эти станции могут стать составной частью информационно-разведывательной системы дальнего обнаружения крылатых ракет, гиперзвуковых летательных аппаратов и их носителей».
На эту новую особенность американской стратегии хотелось бы обратить особое внимание: «победа» в кибервойне, безусловно, считается основным условием реальной военной победы. Понятно, что если выведены из строя информационно-коммуникационные системы, то любой вид оружия, вплоть до стрелкового, становится малоэффективным, даже бесполезным. Когда потеряно управление, то это равносильно военному и политическому поражению.
Сегодня угроза потери управления рассматривается прежде всего как угроза возможного уничтожения центров управления и связи в результате первого удара. Что уже не совсем соответствует реалиям. Соответственно и основные усилия направлены на предупреждение о таком нападении. Вот почему особое внимание уделяется средством предупреждения о ракетном нападении (СПРН). Когда «удельный вес» каждой ракеты резко возрастает в связи с повышение ее возможностей уничтожения средств управления, значение СПРН становится критически важным. Считается, что «главным козырем обновленной СПРН России стали «Воронежи» – быстровозводимые радары высокой заводской готовности. Прогресс радиоэлектроники, позволивший на порядок уменьшить количество, массу и габариты комплектующих, обеспечил удешевление новых радаров и ускорение их строительства. Если приводить бытовые, всем понятные, сравнения, то с РЛС произошло то же самое, что с телевизорами или компьютерами за последние три десятка лет.
За последние несколько лет в России построены уже четыре «Воронежа»: на северо-западе страны – в Лехтуси под Санкт-Петербургом, на крайнем западе России – в Калининграде, на юго-западе – в Армавире и на юго-востоке – в Усолье-Сибирском под Новосибирском. В следующем году в строй вступает второй радар в Армавире, который будет контролировать южное-юго-восточное направление.
В 2013 году должно начаться строительство сразу трех новых РЛС – в Печоре, Барнауле и Енисейске. Завершение их строительства возможно уже к 2016-2017 годам, что позволит России полностью обеспечить работу СПРН за счет радаров, расположенных на национальной территории, отказавшись от устаревающих станций на территориях бывших советских республик».
Насколько это эффективно? А, главное, гарантируют ли эти меры против концепций информационных (сетецентрических) войн? Думается, что нет. Как уже говорилось, разрабатываются и другие концепции первого удара.
Но это только одна часть проблемы. Другая часть находится в плоскости политического и психологического использования военной силы и силы вообще, включая «мягкой силы» государством. Превосходство в информационно-коммуникационной области становится политическим превосходством и справедливо рассматривается, например, в Китае как важнейшая угроза национальной безопасности. В Китае, например, в принципе невозможна ситуация, когда социальные сети используются для координации деятельности антиправительственных групп и демонстраций, носящих резко подрывной характер в отношении органов государственной власти. Facebook и Twitter там в принципе не функционируют. А есть китайские аналоги указанных систем, которые находятся, разумеется, под контролем китайского правительства. Заместитель начальника Генштаба Ма Сяо Тянь, например, отметил, что необходимо принять документы, которые определяли бы Интернет как один из видов современной человеческой деятельности – в том плане, что необходимо регулирование правил поведения государств в системе Интернет. За такими осторожными формулировками, конечно же, скрывается стремление Китая дать отпор попыткам США, в частности, влиять на информационную политику Китая и использовать ресурсы китайского Интернета для стимулирования различного рода диссидентской деятельности. То есть Китай очень четко видит эти угрозы и их парирует».
Пытаются парировать эти угрозы и в России, однако это встречает жесткое сопротивление со стороны «демократической» оппозиции, которая, видимо, не понимает роль интернета как возможного средства для осуществления концепций СЦВ и КВ против России.
|
